Иерархия Неба и Земли. Том IV

Отрывки из книги

«Ибо сначала мы являемся грубой материей и относимся к числу существ, которые просто существуют и чье существование скучно, поскольку они еще не получили привилегии жить, им не даровано чувство или разум; затем мы живем жизнью Растений, жизнью Животных, жизнью Людей и, наконец, жизнью Духов, умещая в одной загадочной природе те пять родов существования, которые присущи существам не только этого Мира, но и Вселенной». — Сэр Томас Браун, Religio Medici, I. 34

***

Моя жизнь — это мост, с высшей точки которого я смотрю вперед, на свою смерть, и оглядываюсь через плечо на свое рождение. И, как я показал в предыдущей главе, эти две перспективы чем-то сходны. Моя история, какой я реально ее вижу, с одной стороны Теперь представляет собой восхождение, связанное с примерно таким же спуском обратно с другой стороны. Тем не менее, тем же образом, каким я пытаюсь сохранить однонаправленную, лишенную Центра, абстрактную хронологию, я пытаюсь цепляться за однонаправленное восходящее движение эволюции и игнорировать его дополнение, нисходящее движение. И даже когда обстоятельства заставляют меня признать, что любое приобретение уравновешивает равная потеря с противоположным знаком, я держусь за идею о том, что данный упадок возникает здесь и сейчас, на человеческом уровне, что высшая точка моста человеческой жизни — для меня поворотный момент. Я принимаю как аксиому, что, какие бы несчастья ни ждали меня впереди, мое прошлое является почти непрерывным восхождением с уровня зверя, из косной материи. Идея о том, что мое прошлое, как и будущее, в каких-то важных отношениях является историей упадка жизни — что грядущий спад есть лишь продолжение уже достаточно мощного упадка — такая идея почти неведома здравому смыслу.

И все-таки сам язык должен меня озадачить: едва ли можно говорить о моих предках, не пользуясь такими выражениями, как «истоки» (coming down) или «происхождение» (descent); а знаменитое сочинение Дарвина о возникновении человека называется «Происхождение человека». Конечно, традиция почти всецело держится той точки зрения, что человек пал из более высокого состояния — противоположное учение, за редкими исключениями, является более новым. Когда Платон рассматривает человека как личность или как род, он описывает нисходящее движение (descent) внутри иерархии: (а) до своего союза с телом душа жила в царстве запредельной реальности, созерцая открытым взором вечные Идеи, которые ныне неясны или забыты в низшем мире чувств и полного несовершенства; (б) и это индивидуальное нисхождение повторяет процесс творения: Демиург, сотворив богов (звезды и планеты, солнце и землю), передает им семена смертных существ, разъясняя, как породить их, выкормить и побудить к развитию.

Таким образом, люди происходят от богов; что до животных, то это деградировавшие люди.

Чтобы человек мог вновь обрести Царство Божье, говорится в четвертом Евангелии, он должен «родиться свыше». Блаженный Августин, вслед за Платоном, спрашивает, каким образом те, кто никогда не знал блаженной жизни, могут желать ее. «А тогда следует рассказать, как я искал: по воспоминанию ли, — как человек, который ее [блаженную жизнь] забыл, но о том, что забыл, хорошо помнит… Где же о ней узнали, чтобы так ее хотеть? Где увидели, чтобы полюбить?» Согласно одной каббалистической легенде, ангел посвящает нерожденную душу во все тайны рая и ада, но она забывает их при рождении, а затем вечно стремится вернуть себе утерянное знание. И, как гласит традиция, человек не только нисходит в мир; он нисходит в мире — «Аристотель был лишь отбросом Адама, а Афины — лишь пережитками Рая», — говорит богослов XVII в. Роберт Саут. В нашем прошлом — золотой век, история земли и небес, столь славная, что мы можем лишь строить о ней догадки: можно только заключить, что в любом случае существа благородные отпали от своего возвышенного сословия и теперь куда ближе к надиру, чем к зениту своего космического пути. Человек, отнюдь не стоя на горной вершине, откуда вниз ведут все дороги, находится в глубине долины. На земле он чужеземец и странник, ищущий свою небесную родину.

(Современный человек напоминает паука из голландской басни, который на паутинке спустился с крыши. Когда он поймал много мух и растолстел, однажды он заметил ту первую нить, по которой спустился вниз. «Для чего она?» — спросил он себя и, оборвав нить, разрушил всю паутину.) Он все больше и больше забывает, каким был его дом, умеряет свои притязания, считает себя уроженцем этой страны. Но нет-нет да и вспомнится ему что-то из божественного прошлого: память может всколыхнуть прекрасное лицо, слова или сцену, вдохновляющую идею, любовное переживание или зрелище нравственного совершенства. В такие минуты описание человека как какой-то слизи, на время обретшей душу, выглядит одновременно неуместным и неадекватным: скорее, он получает опыт самопознания в свете самых возвышенных проявлений Вселенной, на время скованных человеческими ограничениями. Он не связывает себя с низшим и дочеловеческим рядом, от которого, по мнению ученых, произошел человек; напротив, он связывает себя с высшим и надчеловеческим рядом, от которого он происходит по мнению вечной философии. «Человеческий дух стремится вернуться в тот высший мир, — говорит аль-Газали, — по той причине, что его истоки там, и его природа — это природа ангелов».

И даже здравый смысл готов признать, что наш земной прогресс во многих отношениях является деградацией. Мы утрачиваем самозабвенный детский восторг и доверчивость, свое умение жить настоящим, способность к яркости и свежести переживаний, беззаботность, бесхитростность, размытость границ. И современная психология (с ее историей об инфантильной и детской сексуальности, проходящей через оральную, садистически-анальную, фаллическую и Эдипову фазы) не целиком устраняет эту картины в духе Вордсворта. Нас сопровождают облака не только стыда, но и славы. Согласно одному авторитету, история моего детства — это история сужающегося круга симпатий: в первый год я положительно реагирую на всех, во второй — лишь на определенных людей, а в итоге (как правило) — лишь на одного человека. Взросление во многом предполагает сужение. А в период полового созревания я вновь переживаю резкое отчуждение и начинаю крайне резко отделять себя от всех прочих существ: мое падение до такой атомарной, помещенной в кокон самости, — печальная реальность. Ребенок настолько же выше человека, насколько и ниже его.

Религия, которая имеет дело с высшими рядами иерархии, естественно, занимается падением человека и условиями его возрождения. Наука, которая имеет дело с низшими рядами иерархии, способна отчетливо воспринимать только восхождение человека снизу и его возвращение вниз. Тем не менее, как я показал, адекватное описание эволюции требует учения о генетических Парах, и мое восхождение из праха, даже для науки, является спуском со звезд.

Точнее говоря, то, как меня оценивают — восхожу я в этом мире или деградирую в нем — зависит от способа наблюдения за мной: мой наблюдатель может следить за мной во времени, начиная с настоящего, приближаясь ко мне в пространстве или удаляясь от меня; ведь при изучении моей истории он может делать и то, и другое. Если он выберет первый метод, то увидит, что я, в соответствующей последовательности, становлюсь мужчиной; юношей, ребенком, плодом, эмбрионом, отдельной клеткой, яйцеклеткой и сперматозоидом, а также их клетками-предками. Если он выбирает второй метод и проявит больше интереса к общей картине, чем к подробностям, то увидит, как я сливаюсь с моими двумя родителями, четырьмя бабушкой и дедушкой, восемью прабабушками и прадедушками и т. д. Мой наблюдатель-историк, выискивая в прошлом ключ к разгадке физической непрерывности и вознамерившись не упустить из виду ни одного моего фрагмента, увидит, как я растворяюсь и вливаюсь в свою народность или племя, потом в свой народ, а потом, вероятно, в еще более обширную группу (например, в белую расу), затем в Homo Sapiens, затем в род Homo… Чем глубже в прошлое он уходит в своем исследовании, тем более высокий уровень иерархии посещает.

На донаучном языке Каббалы, человек в своем изначальном и непадшем состоянии объединен со всеми людьми в одном Человеке — Адаме-Кадмоне. «Человек, — говорит Бергсон, обращаясь к языку науки, — просто бутон, завязавшийся на объединенном теле двух его родителей. Тогда где же зарождается и прекращается жизненный принцип личности? Постепенно мы будем уходить все дальше и дальше в прошлое, вплоть до отдаленнейших предков человека: мы обнаружим, что он солидарен с каждым из них» и с самой Жизнью.

 (И мне кажется, говорить, будто физическая непрерывность внутри народа не означает психической непрерывности — неправомерное возражение. Базовая теория связи тела и ума, предлагаемая в этой книге, не допускает реального разделения физического и психического, да и в любом случае, согласно многочисленным эмпирическим свидетельствам, психическая непрерывность существует. Если оставить в стороне вопрос о наследовании инстинктов и склонностей, а также архетипов предков, между матерью и ребенком устанавливаются особые отношения. Дж. А. Хэдфилд считает, что сознание младенца скорее тождественно с сознанием матери, а не связано с ним и постепенно дифференцируется. А Фрэнсис Уикс приводит в пример ребенка, который видел сон о взрослой, женской сексуальной проблеме матери.

В таком случае, если у меня достаточно времени и пространства, я становлюсь Человечеством. Постепенное рождение человечества много сотен тысяч лет назад от бесхвостых высших приматов, постепенное рождение моего народа от Человечества и моего племени от моего народа — ряд моих собственных рождений, где иерархический статус потомства каждый раз ниже, чем статус родителей. Иначе говоря, моя история внутри Человечества — это история ограничения или нисхождения от вида, через серию все более ограниченных (и часто плохо определенных) промежуточных форм, к индивиду. Я не хочу сказать, что этот современный вариант нашего происхождения можно свести к традиционному; ибо в каких-то важных отношениях он, конечно, противоречит традиции. Сейчас я лишь хочу отметить, что даже для науки моя история является не единой, а двоякой — это Парное нисхождение-восхождение, сходящееся в середине иерархии, здесь и сейчас.